Ломоносов против Миллера

С докладом этим, как полагают некоторые, возник тот самый пресловутый норманнизм (хотя норманнская версия зародилась раньше), а одновременно с ним появился и антинорманизим. И вот уже триста лет как накал страстей по этому поводу (с переменной интенсивностью) не утихает и по сей день. Но об этом поговорим как-нибудь в другой раз, а пока вернемся к нашим учёным. Есть такие граждане, для которых разговор о Миллере и Ломоносове вообще сводится только к упомянутому выше спору о "варягах". Нередко и я, упоминая этот спор, представляю его субъективно: якобы Ломоносов, в силу задетых патриотических чувств, набросился с критикой на ни в чем не повинного Миллера.

Как бы там ни было, а разгоревшаяся по норманнскому вопросу полемика - это скорее крещендо длительной симфонии, но никак не вступительные ноты.

Стоит отметить, что тонкости возникшей между Миллером и Ломоносовым дискуссии раскрывают перед нами целую эпоху с её политическими позициями, международной обстановкой, взглядами и научными открытиями, а так же распрями внутри Российской Академии. А эту статью можно было бы назвать даже "реабилитацией" Ломоносова, так как, признаюсь, я в предыдущих своих статьях весьма однобоко касался имени этого ученого.

Поэтому настало время осветить эту проблему подробно, а то как ни напишу, так сразу начинается вой, дескать, Михайло - наше всё, не трожь святое ))) Ну что, потрогаем "святое" за все подробности?

Первое, что считаю крайне важным отметить, что все события происходили в XVIII веке. Лишний раз подчеркну для особо упоротых - это почти триста лет назад. Исходя из этого, должно быть понятно, что и Ломоносов и Миллер читали одни и те же книги, известные в XVIII веке, им по большому счету были доступны одни и те же источники, и гипотезы свои они строили, используя тот научный инструментарий, который был в ходу в XVIII веке.

И когда я, с пренебрежительной усмешкой, вспоминаю "любительскую" лингвистику Ломоносова, я (и в этом грешен) забываю, что не менее "любительской" лингвистикой пользовались и сами историки той эпохи. Так что, для своего времени, товарища Михайло, можно считать достаточно подкованным в вопросах истории. Другое дело, что ему не хватало, как можно было бы сейчас сказать, квалификации, а следовательно, он, будучи не подготовленным специалистом, а всё же - любителем, имел моральное право отступать от принятых уже тогда норм и правил познания исторической науки.

Как это выражалось? Ну например, никто не стал бы предавать анафеме Ломоносова за то что в изысканиях своих он не учитывал некоторые известные на тот момент факты или свидетельства хроник. Почему? Потому что он не историк, а коли так, то что с него взять? Вот если бы тот же Миллер позволил бы себе такие вольности, то историческое научное сообщество подвергло бы его остракизму, как пить дать.

Впрочем XVIII век - это всё же эпоха зарождения исторической науки в России, так что здесь по большому счету даже к самим историкам еще не стоит предъявлять никаких претензий. Это время поиска, время формирования гипотез и теорий. Это время создания научных инструментов и открытия источников.

Я не раз слышал версию, будто причина неприязни между Ломоносовым и Миллером кроется в том, что наш ученый просто не любил немцев вообще. Якобы его полемика с Герхардом - это борьба с засилием немцев в русской науке. Вряд ли стоит воспринимать всерьёз такое утверждение, поскольку немцы присутствовали среди его близких приятелей. Математик Леонард Эйлер, например. Или физик Георг Рихман, который погиб во время эксперимента с атмосферным электричеством.

Ломоносов негативно относился к тем, кто был ему неприятен лично, по разным причинам и независимо от национальности. Если он и не любил немцев, то не любил каких-то конкретных немцев (например шефа канцелярии Шумахера или библиотекаря Тауберта). Как и некоторых конкретных русских или, скажем, австрийцев.

Так что причина той "вражды" совсем не в отношении Ломоносова к немцам. Дело в другом... И для этого нам стоит рассмотреть как формировалась Академия наук и кто принимал в этом участие и что там вообще происходило.

В 1724 году по распоряжению Петра I, правительствующий Сенат России издает указ о формировании Академия наук. Первым президентом академии стал лейб-медик Лаврентий Блюметрост. Он назначил начальником канцелярии академии господина Шумахера, который и стал фактическим руководителем.

Собственных учёных явно не хватало для признания Российской академии на международном уровне. Поэтому, для соответствия зарубежным стандартам, по распоряжению самого Петра, господин Шумахер отправляется в командировку, и активно приглашает различных иностранных специалистов в новую академию. И всё завертелось.

В числе первых прибывших были: астроном (и географ) Жозеф Николя Делиль, который позже засветится в нашем рассказе, физик Георг Бюльфингер, математики из семейства Бернулли, Христиан Гольдбах и другие. Так же, среди первых приехавших был и юный двадцатипятилетний Герхард Миллер (еще не совсем историк), который приехал в Россию в 1725 году и активно включился в работу.

В первые лет пять отношения между Шумахером и молодым Миллером складывались очень неплохо. Ходили даже слухи, что Миллер вот-вот станет своему боссу зятем. Но не сложилось. Не сложилось настолько, что Миллер и Шумахер воспылали к друг другу откровенной антипатией. И поскольку Шумахер был главой администрации, то жизнь Миллера в стенах академии, представляется мне, стала весьма кислой.

Вероятно это послужило одной из причин, по которой Герхард Миллер покинул академию и отправился в Великую Северную Экспедицию. Экспедиция эта - очень полезная и крайне нужная для России - тема для отдельного разговора, так что здесь мы о ней рассказывать не станем. Замечу лишь, что поездка та у Миллера затянулась на десять лет.

Вообще в академии многие не любили Шумахера, за его авторитарный характер управления и много за что ещё. Среди невзлюбивших, кстати, был и Ломоносов, к их числу примкнул в итоге и вернувшийся из экспедиции Герхард Миллер.

То есть, в большинстве вопросов, касающихся персоны Шумахера, между Ломоносовым и Миллером царило абсолютное согласие и взаимопонимание. Так что, в академии текла нормальная цивилизованная и научная жизнь - все интригуют, грызутся друг с другом и поливают грязью. Что в принципе характерно и для наших дней.

И был среди недругов Шумахера профессор астрономии по имени Жозеф Николя Делиль. Видимо, амбиции не давали астроному спокойно жить, поэтому он находился чуть ли не во главе оппозиции к действующему руководителю. Уж очень ему хотелось "свалить" Шумахера. Во многом благодаря его активности шеф канцелярии оказался под следствием еще тогда, когда Миллер находился в экспедиции.

В общем Жозеф Делиль и Шумахер вели друг с другом натуральную борьбу и строили друг другу всяческие козни.

Как было сказано выше, Делиль стоял еще у истоков Петербургской академии, он создал обсерваторию и стал её директором. Являясь весьма видным ученым с международным именем (ученик самого Кассини!), в России Жозеф Николя занимался не только астрономией, но так же и географией. Он сформировал первый Географический департамент и возглавил работы по картографированию территории России. Что есть картография для XVIII века? А это, на минуточку, важное направление, имеющее в том числе и военно-стратегическое значение. То есть Делиль, по сути, имел доступ к секретной информации.

Не раз Жозеф Делиль в пылу противостояния с Шумахером порывался даже покинуть Россию и вернуться во Францию. Но, в силу того, что он являлся носителем "засекреченных данных", его Российские власти отпустить просто так не могли - а ну как он выдаст "военную тайну"? Когда пришла пора Делилю продлевать контракт с российской академией, тот принялся всячески саботировать эту процедуру.

Возникла проблема...

В итоге компромисс был найден и в 1747 году Жозефа увольняют из академии, но тут же избирают почетным её членом, с пенсией и различными привелегиями. И предлагают заключить другой контракт, согласно которому Делиль мог проживать во Франции и, получая баблишко из России, присматривать за русскими студентами, которые там обучаюся. А кроме того - всячески содействовать "чести и пользе" русской науки. И главное - ничего не публиковать без ведома и разрешения российской академии.

То есть, от астронома потребовали дать подписку о неразглашении, на что тот с удовольствием согласился. И в том же году Делиль покидает Россию, увезя с собой, однако, и архив с чертежами, картами, письмами, в том числе и некоторыми данными из экспедиции, в которой побывал Миллер.

Едва оказавшись вне пределов досягаемости российских властей, еще даже не доехав до Парижа, Жозеф Делиль принялся активно писать письма о том, как всё хреново в русской академии. По Европе тут же поползли слухи, что академия в России - тот еще балаган, во главе которой стоит отвратительная канцелярия. И эта невежественная администрация Шумахера всячески подавляет научную мысль. Какой кошмар!

Впоследствии (1752 году) Жозеф Николя даже опубликует в Париже работу "Объяснение карты новых открытий в северной части Тихого океана", где изложит сведения об экспедиции Беринга на Камчатке. О той самой большой экпедиции, в которой участвовал и Миллер (хотя сам он на Камчатке не был, поскольку находился в другом отряде). Россия, между тем, намеревалась сохранить эти данные в секрете. В то время в Европе шла драка за австрийское наследство и Франция с Россией находились в противоположных "лагерях". Так что опасения русских властей, что Делиль может выдать секретную информацию враждебной державе, оправдались.

Ну а пока на дворе 1747-48 год, и репутация русской академии (и российской науки в целом) стремительно рушится... Президент Российской академии Разумовский потребовал чтобы Делиль вернул увезенный с собой архив, на что в ответ был послан в места весьма известные и по сей день.

Делиля, разумеется, лишают звания почетного члена и выписывают ему шиш с маслом вместо пенсии. А всем действующим ученым Петербургской Академии специальным циркуляром строго-настрого запрещают вести какую-либо переписку с бывшим директором Петербургской обсерватории. Более того, предписывалось сдать в канцелярию все имеющиеся письма и документы, как-то относящиеся к Делилю, а так же, от каждого учёного требовалось подать официальные заявления, что никаких отношений с этим "клятвопреступником" никто не имеет. Ибо нефиг.

А по Петербургу уже гуляют слухи, что Делиль - натуральный шпион и все эти два десятка лет он только и делал, что занимался своей шпионской деятельностью, а тут даже вывез из страны какие-то очень секретные документы. К тому же, немного времени спустя после отъезда Делиля, на фоне накаляющегося конфликта между Россией и Францией, Париж отзывает своего посла из России... В общем скандал получился знатный и он однозначно вышел за рамки академических проблем.

А что же Миллер? А Миллер, как и другие ученые, так же подает в канцелярию подписку, что никаких отношений с Делилем он не поддерживает, но в этом же документе указывает, что ранее переписку с Делилем имел. То есть честно признается, что от Делиля он уже получил два письма и даже ответил на них. Но вот сами письма не принёс, что вызывало закономерные вопросы.

Дело в том, что нередко, ведя переписку, в те времена писали и копии писем, что-то вроде сегодняшнего "переслать сообщение" в мессенджере. И вот, копия такого письма (одна из) оказалась в распоряжении канцелярии. Вероятно, кто-то из сотрудников академии, получив такое же письмо от Делиля, следуя циркуляру, сдал его в канцелярию. Из содержания стало известно, что одним из адресатов другой копии является и Миллер, который в свою очередь письмо не сдал.

А между тем, из содержания того письма следовало, что Миллер с Делилем обсуждали какое-то мероприятие в Европе. Что именно - не совсем непонятно. Но сам Делиль уже явно изрядно напакостил, а следовательно и Миллер может оказаться таким же негодяем, как и французский астроном.

С целью расследования - о чём же конкретно там Миллер шептался с Делилем - создается академическая комиссия, в составе которой, помимо прочих академиков, оказывается и Михайло Ломоносов. Который к тому времени уже являлся профессором химии и директором химической лаборатории. Участие нашего выдающегося химика в этом расследовании вполне объяснимо - на кону стояла честь всей академии, а в таких вопросах, как известно, Ломоносов был весьма щепетилен.

Комиссия, расследуя это дело, в итоге приходит к выводу, что планируемая совместная деятельность Миллера и Делиля заключается в публикации чего-то нехорошего про российскую академию в этих ваших европах. То есть - замышляют!

Когда Миллера вызвали и прижали к стенке этой копией письма, тот не на шутку перепугался. И начал невнятно оправдываться, дескать нет здесь ничего такого, что может нанести ущерб репутации нашей академии. И вообще, дяденьки, не делайте со мной ничего противоестественного. Такая путанная речь Миллера никого, разумеется, не убедила, а лишь усилила подозрения.

Изрядно вспотевшего историка отпускают таки домой, но решают отправить следом за ним бригаду, с целью провести в его доме натуральный шмон. В составе той команды отправился и Ломоносов, который впоследствии составлял рапорт об этом обыске президенту академии Кириллу Григорьевичу Разумовскому.

Согласно рапорту, документов у Миллера изъяли два больших сундука и один кулёк. Разобрав ту кучу бумаг, среди которых присутствовали и письменные отзывы Миллера в том числе о товарище Шумахере, комиссия пришла к следующему выводу: договор с Делилем был о том, чтобы публиковать вне государства чести академической предосудительные сочинения.

В следующий раз, вызванный на ковёр Миллер, вины снова не признал, но объяснения его опять таки были весьма путанны и противоречивы. Очевидно, что историк пребывал в панике. Послушав лепет Миллера, канцелярия запрашивает у всех членов комиссии письменные заключения, дескать что вы думаете по поводу нашего Герхарда, уважаемые господа?
И несмотря на то, что самого шефа канцелярии Шумахера, в академии любил чуть менее чем никто (сам Ломоносов тоже был ним в контрах), вердикт комиссии в адрес Миллера был, мягко говоря, неутешительным.

Дескать, против Шумахера, мы конечно же дружим, но вот порочить честь нашей академии недозволено никому, особенно на глазах у всей Европы! Нам одного Делиля за глаза достаточно! Впрочем, если бы провели обыск у кого другого, то вероятно Шумахер бы узнал о себе еще больше не очень лестного, но это не столь существенно в нашем рассказе.

В общем, итоговый рапорт президенту Разумовскому, написанный Ломоносовым, свидетельствует, что господин Миллер, находился в дружеских отношениях с предателем Делилем. Что они, вероятно, намеревались даже отделить от академии Географический и Исторический департаменты, что Шумахера, как руководителя Миллер считал за недоразумение, а все свое недовольство администрацией намеревался, на пару с французским коллегой, предать огласке в научных европейских кругах. А если допустить, что сам Миллер лично и не имел планов выносить сор из избы, то он по крайней мере знал о том, что это собирается сотворить Делиль. Чему не препятствовал, руководству о таковых намерениях Делиля, не доложил, чем возможно даже и содействовал случившемуся.

И ладно бы Жозеф Делиль - тот иностранец, ему на худой конец, чужды патриотические чувства к России, а вот Миллер-то наш подданство российское принял не так давно, и даже заключил контракт, где обязался всю жизнь в академии служить и Россию не покидать. Так что, простите, но все обнаруженное в процессе расследования, иначе как изменой родине трактовать нельзя. Что, кстати, вполне справедливо.

Разумеется, после такого рапорта у Миллера к Ломоносову любовь не воспылала. А у Ломоносова, в свою очередь, после всего всплывшего наружу, не разгорелись теплые чувства к Миллеру.

Необходимо отдать должное Михаилу Васильевичу - он искренне радел за дело становления отечественной науки, а посему достаточно сурово относился к тем, кто мог опорочить честь и успех молодой российской академии. Поэтому и Миллер, оказавшись так или иначе "выпачканным" в скандале с французским асторономом Делилем, изрядно упал в глазах русского химика. И отношение к Миллеру, как к потенциальному очернителю репутации русской академии, и вообще человеку ненадежному, Ломоносов не изменил до конца своих дней.

К тому же, совсем немного времени спустя, Миллер дал Ломоносову (да и всему остальному академическому сообществу) великолепный повод утвердиться в своём мнении.

Собственно, в том, что Миллер попал ногами в жир, виноват только он сам и специально его топить никто не собирался. Историк прекрасно понимал - каковы могут быть последствия его связи с Жозефом Делилем и в этом ключе совершенно непонятно его стремление скрыть переписку с французом и дальнейшие попытки оправдаться. Такая недальновидная позиция может быть оъяснена двадцатилетней дружбой с Делилем, однако реальная мотивация историка нам попросту неизвестна.

Герхард Миллер тогда чудом избежал и официального обвинения в государственной измене, и того наказания, которое должно было за таким обвинением последовать. По словам Михаила Васильевича, историк задействовал все имеющиеся у него на тот момент связи среди высшей аристократии Петербурга. Правда это или нет, но Миллера оставили в академии.

Вероятно руководство учло его прежние заслуги. Ведь именно Герхард Миллер ввел в научный оборот массу документов и хроник, которые привез из своей десятилетней экспедиции. Кроме того, помимо научной деятельности, Герхард отлично справлялся так же и с административной работой. Например он организовал архив, который существует и поныне под названием "Архив внешней политики Российской Федерации"

Возможно здесь сработал и принцип, что Миллер хоть и сукин сын, но он наш сукин сын! Его основательно пропесочили, вызвали в нем чувство покаяния и оставили работать, то есть дали человеку шанс на деле доказать, что он встал на путь исправления... Поскольку подмоченное реноме Петербургской академии наук еще только предстояло восстановить, то кто как не обмишурившийся ученый должен был это делать с утроенным рвением?

Не успел пройти год после всех этих событий, как назревало торжественное заседание академии по случаю именин Её Императорского Величества Матушки Государыни Елизаветы Петровны. К этому заседанию академики готовили различные доклады по своим темам, писали хвалебные оды и вообще ответственно подходили к предстоящему мероприятию. Вот и Миллеру (Шумахером) было поручено выступить перед публикой с чем-ниубдь на историческую тему.

Ты ж историк, говорили они, сделай царственной особе красиво, говорили они.

Миллер видимо посчитал что это его "звёздный" час и решил поразить высокую публику не менее высоконаучным докладом, в котором представил результаты своих исторических исследований. Название у того доклада, их называли диссертации, было "Происхождение народа и имени российского". И снова всё завертелось, а эхо разбушевавшихся тогда страстей слышно до сих пор.

Публика, перед которой предстояло выступать академикам, от науки была в массе своей весьма далекой, поэтому и доклады готовились с учетом специфики этой аудитории. Иными словами, перед учёными стояла задача не научные диспуты вести, а в первую очередь развлекать гостей.

Программу предстоящего образцово-показательного мероприятия начали прорабатывать еще зимой, а сам праздник намечался на первые числа сентября 1749 года.

Канцелярия специально для докладчиков выпустила соответсвующую инструкцию о том, как им надо готовить свои выступления. В частности в ней говорилось:

Изложение не должно быть насыщено научными разысканиями, дабы было оно в равной мере доступно слушателям и высокообразованным и малопросвещенным. В писаниях всякого умствования и предосудительных экспрессий удерживаться, особливо что предосуждения России или её союзников касается.

И Ломоносов и Миллер отчитались о своей готовности еще летом. И если работу Ломоносова сразу же одобрили в печать, то на творении Миллера взгляды руководства задержались. Разумовский - тогдашний президент академии, его заместитель Теплов и шеф канцелярии Шумахер, ознакомившись с будущей речью историка, заявили, что так дело не пойдет.

Как высказался Шумахер, сама тема диссертации очень уж скользкая и неоднозначная. Не совсем она соответствует цели предстоящего мероприятия, знаете ли. Ведь весь этот карнавал затевается для того, чтобы поздравить Матушку Государыню-Императрицу, прославить её мудрое правление и показать впечатляющие достижения академии, несущие отечеству славу, а не только лишь пользу. А ты, товарищ Миллер, собрался два часа прославлять и нас, и Россию, и, прости Господи, Матушку Императрицу вот этим?

В общем, Миллеру сказали, что происхождение народа российского - это конечно круто, но круто это только для учёных и науки в целом.

Вот у себя на кафедрах и в кабинетах вы можете по опупения обсуждать эти тёмные вопросы, пока не сыщите истину, в чем, несомненно, преуспеете. Ученый ты, братец, крупный и обстоятельный, источники у тебя, по всей видимости, значимые и весомые... да вот только приглашенная публика тебя нихрена не поймет.

Потому что результаты твоих исследований, в данном конкретном случае, требуют очень и очень осторожных формулировок. Можно даже сказать - филигранных. А ты что написал? Рюрик и варяги - это шведы (скандинавы)! да в своём ли ты, братец, уме?

Хотя идея, что варяги - это скандинавы, по сути своей, на тот момент уже была не нова. Сам Миллер еще в 1732 году писал в своих статьях, что варяги - это скандинавы. Что не вызывало никакого отторжения, поскольку это была всего лишь одна из версий, так сказать профессиональная, но свежая точка зрения.

Больше того, к тому времени уже были введены в оборот зарубежные письменные источники. Некоторые исследователи уже нащупали версию, что термин русь (через посредство финно-угорских языков) происходит от древнешведских гребцов... Словом, многое к тому времени уже было озвучено, а немалое успешно доказывалось различными способами. Результаты таких исследований никто не держал в секрете - они публиковались в специализированных изданиях без каких-либо препятствий.

Однако в этот раз точка зрения Миллера неожиданно вызвала весьма отрицательную реакцию. С чего бы вдруг?

А с того, что диссертация, условно выражаясь, не вписывалась в рамки сложившейся международной обстановке. Иными словами, работу Миллера сочли не соответствующей текущей повестке.

А на международной арене дела развивались таким образом, что диссертация Миллера в струю совсем не попадала. Что и президент Академии Разумовский, и шеф канцелярии Шумахер не заметить просто не могли, поскольку в вопросах международной политики шарили существенно больше, чем в истории.

Столица России (как и Академия наук внтури неё) - это Петербург - город, основанный в землях, которые не так давно Петр I успешно отобрал у шведов во время Северной войны.
В 40-х годах XVIII века Россия дружила с Австрией. Дружбе этой всячески способствовал канцлер Бестужев. Так же с Россией дружила и Англия, которая была одним из важнейших торговых партнеров.

Противником же России стала Франция, которая враждовала с Австрией (шла драка за австрийское наследство) и традиционно соперничала с Англией. Швеция же, в свою очередь, была союзником Франции, вследствие чего оказывалась так же в числе противников России.

Однако, такому раскладу предшествовали кое-какие события.

Как мы знаем, в 1741 году случился переворот, в результате которого Елизавета Петровна стала царствующей императрицей, свергнув свою родственницу Анну Леопольдовну. Та находилась у власти в качестве регентши при своем малолетнем сыне Иоанне Антоновиче - наследнике императорской короны.

Впрочем, история кипевших в то время страстей - это отдельный разговор, подробно на них останавливаться не станем. Рассмотрим лишь то, что касается нашего вопроса. Этот переворот открывал для Франции и Швеции возможности склонить Россию на свою сторону, поскольку с Анной договориться у них не очень-то получалось, ибо та придерживалась союза с Австрией. А тут - такой шанс! Грех не воспользоваться.

Так в Париже созрела идея поддержать претензии Елизаветы на престол, помочь ей свергнуть Анну и за это впоследствии получить ништяки. Швеция эту идею горячо поддержала, поскольку синяки после драки с Петром I уже зажили и появилась возможность под шумок вернуть назад так позорно утраченные ранее земли.

Посланник Франции, маркиз Шетарди, начал активно окучивать Елизавету, дескать не тяни, забирай себе корону, а мы, французы, тебе поможем. Второй скрипкой в том оркестре звучал и посланник Швеции Нолькен.

Причем шведы план французов основательно доработали. Внесли в него конкретные предложения - как именно можно помочь Елизавете сесть на трон. В частности, они вознамерились объявить России войну, нанести ей ряд поражений, в следствии чего Елизавета обрушит все недовольство русской аристократии на Анну и скинет ту с престола.

На такое предложение от шведов Елизавета смотрела как на реальную дичь, ведь за эти "услуги" те просили кое-какие "уступки". То есть дочь Петра категорически отказывалась от воплощения в жизнь шведского фортеля. Ведь идея отдать шведам большую часть земель, которые по Ништадскому договору (1721 года) перешли под российскую корону, ей не очень нравилась.

Но Швеция, решает, что так или иначе своего добьется. И объявляет России войну... Под это дело внутри самой Швеции началась активная пропаганда, дескать мы помогаем русским установить демократию привести законного правителя на престол! Святое дело делаем!

Но что-то пошло не так. Шведы снова схлопотали по сусалам и планируемого ряда поражений русским нанести как-то не получилось. Пришлось им, поджав хвост, спешно ретироваться, пока "русиш зольдатен" до Стокгольма не дошёл. Подробности той драки нас пока что мало интересуют, а интересует то - как повела себя Швеция в результате той не очень успешной для себя кампании.

К этому времени, Елизавета самостоятельно устраивает переворот. Причем без поддержки Франции и тем более без поддержки вторично опозоренной Швеции. Причем Елизавета достигла успеха благодаря идее национальной борьбы. Дескать, вот при Анне в России правят натурально немцы, а я - дочь Петра Великого - всей этой кодле немецкой прищемлю хвост!

А когда шведы пришли к новоиспеченной императрице за преференциями, мол, дай нам обещанное, Елизавета спросила - вы, собственно, о чем? На что шведы намекнули, дескать, ну мы же войну начали, как и обещали, ты корону получила, так что может быть пора бы уже и "должок" вернуть?

Елизавета же ответила, что шведы вконец охренели. С чего бы вдруг я, дочь самого Петра Великого, Матушка Государыня Императица земли Русской, вам вообще чего-то должна?
Вы моей державе, войну объявили? Объявили. По полной программе облажались? Облажались. И при этом наивно полагаете, что вам что-то причитается?

Валите в свою Швецию и помалкивайте там, пока вам в третий раз полную каску не насыпали. Вот такое отношение тогда было к этим жалким и никчёмным шведам.

Но Герхард Миллер готовит доклад, который должен быть представлен лично пред ясны очи Елизаветы и всей правящей верхушки.

И этой публике, на полном серьёзе, так сказать научно, Миллер вознамерился доказывать, что скандинавы (в том числе и шведы) русских много раз били, грабили и побеждали? А в итоге даже и первую княжескую династию образовали и вообще Русь с их подачи пошла?

Стоит ли говорить, что с точки зрения политики, диссертация Миллера была явно не к месту? За такой доклад, очевидно Миллера бы отправили в ещё одну "экспедицию" в Сибирь. А вместе с ним и самого президента Академии Разумовского.

Академическое же сообщество, в том числе и Ломоносов, восприняли эту работу Миллера едва ли не за акт подрывной деятельности. К тому же, менее года назад историк был заподозрен в сношениях с вредителем Делилем. Так что, пристальное внимание к работе Герхарда, как с политической, так и с научной точек зрения - весьма закономерно и объяснимо.

Ознакомившись с текстом доклада Миллера, руководство Академии почуяло, что пахнет очередным скандалом, поэтому решило с публикацией пока не спешить.Историку было предложено переработать свой труд, на что Миллер, разумеется соглашается и спустя некоторое время приносит исправленный вариант диссертации.

Но канцелярию продолжают терзать смутные сомнения, и она снова не решается опубликовать даже эту, исправленную, работу. Разумовский (президент академии) очень сильно подозревает, что содержится в ней много всякого для чести Академии и России непотребного. И канцелярия предлагает пойти иным путем, а именно - зачитать работу Миллера в присутствии других академиков, чтобы те вынесли бы свое суждение по поводу оной.

Суть доклада Миллера, если кто не знал, не совсем в том, что Рюрик - основатель первой княжеской династии и Древнерусского государства. И даже не в том, что варяги - это шведы/скандинавы. Ведь про отождествление варягов со скандинавами Миллер писал еще в 1732 году, а это, если мне не изменяет память, раньше чем писал о варягах Байер. И никто тех публикаций не запрещал.

Вся работа Миллера склоняет читателя к мысли, что на протяжении длительного времени, еще до Рюрика, скандинавы успешно нагибали славян. А Рюрик - это лишь завершающий штрих, так сказать контрольный в голову. Вывод же общий можно привести следующей цитатой, где про скандинавов (шведов) сказано:

...победоносным оружием благополучно покорили себе Россию, всегда старались наипаче о приобретении себе славы российскими походами и от них россияние обрели своё имя и своих царей

Понятное дело, что такая формулировка мало кому могла бы понравиться, о чем президент Академии Разумовский справедливо переживал.

На объединенном Академическом Историческом собрании, которое состоялось, в августе 1749 года, доклад Миллера был зачитан перед ученой публикой. На собрании присутствовала практически вся тогдашняя профессура, в том числе и Михаил Ломоносов.

Реакция аудитории оказалась ожидаемо бурной. Ученые мужи предложили историку свою работу засунуть в... переработать еще раз. В этот раз был составлен целый список поправок, которые историк должен был внести в свой доклад. И ежели Миллер исправит свой труд согласно рекомендациям, то его работу можно будет допустить до печати.

При этом, мне кажется, что Миллер даже не до конца понял - чего собственно от него вообще хотят коллеги-академики.

Ведь его научная точка зрения, как он полагал, была вполне обоснована. И ежели имеются несогласные, то на соответствующих диспутах он готов был её отстаивать. А ежели претензии к форме (а не к содержанию), то причем здесь, собственно, наука?

Вероятно, Герхард Миллер вопрошал: "Объясните мне, что здесь не так? Хвалебного мало? Так сейчас добавим, в чем проблема-то!" И что характерно - добавил. Воспел и Елизавету Петровну, и президента Академии Разумовского. Всем карамели налил столько, что работа приобрела весьма сладкий привкус. При всё том же некорректном её содержании с политической точки зрения.

Так или иначе, но Миллер снова исправляет свою диссертацию, после чего её наконец-то публикуют и типографское издание этой работы поступает "в оборот".

А 2 сентября начинается рассылка приглашений, в которых указано, что в День открытых дверей, по случаю именин Её Императорского величества Матушки Государыни Елизаветы Петровны, профессор Миллер (помимо прочих выступающих) зачитает публике увлекательный доклад на тему "Происхождение имени и народа российского"

Однако, по неизвестным причинам (имеется несколько версий), дату торжественного мероприятия, ради которого вся эта катавасия заварилась, неожиданно переносят!

День открытых дверей сдвигается с сентября на ноябрь (на дату вошествия Елизаветы на престол), поэтому у заинтересованных лиц появляется дополнительное время для более тщательной подготовки. Канцелярия, продолжая терзаться сомнениями, решает так же использовать это время для более вдумчивого изучения уже опубликованной миллеровской диссератции.

Но в этот раз привлекается не всё академическое сообщество, а лишь отдельно для этой цели созданная комиссия, в составе которой присутствуют:

• наше всё Михайло Ломоносов (химик, естествоиспытатель)
• Фридрих Штрубе (профессор юриспруденции и политики)
• Иоганн Эбергард Фишер (участник кспедиции Беринга, историк и археолог)
• Никита Иванович Попов (астроном, ученик Делиля)
• Крашенинников Степан Петрович (ботаник, этнограф, географ)
• Тредиаковский Василий Кириллович (литератор, филолог, переводчик)

Главная же задача комиссии остается неизменной - освидетельствовать не сыщется ли в оной (в диссертации Миллера) чего для России предосудительного и объявить о том своё мнение письменно в канцелярию.

Ломоносова одновременно и критикуют и хвалят за его участие в той комиссии. Некоторые склонны видеть в этом яростную борьбу химика с засилием немцев в академии. Однако, мало кто знает, что львиная доля рассказов об этом противостоянии относится к его взаимоотношениям с Шумахером, а не с Миллером.

Кроме того, далеко не факт, что он вызвался добровольцем, так как ему было чем заняться, а вот эти все недосужие заседания наверняка отчаянно отвлекали химика от своих дел. Скорее всего, Михаила Васильевича тупо назначили, как и остальных.

Между тем, у Ломоносова уже был опыт работы в подобных комиссиях. В частности, он принимал активнове участие в споре между тем же профессором Миллером и историком-любителем Крекшиным, по поводу "Родословия великих князей, царей и императоров". Стоит отметить, что в том споре правоту Миллера комиссия признала.

Ломоносов подошел к порученному заданию, по обыкновению своему, ответственно и со всей душой. 16 сентября 1749 года он подает в канцелярию рапорт, в котором диссертация Миллера (уже дважды им до этого исправленная) вновь подвергается остракизму.

Что до научной составляющей, то у Михаила Васильевича на счет славян, варягов и всего остального имелась собственная точка зрения, однако здесь он просто перечисляет выводы Миллера, с которыми он сам не согласен. Список получился весьма длинным, но внятной аргументацией Ломоносов себя не утруждает, лишь в общих чертах обозначая те моменты, где считает, что Миллер не прав:

Варягов не почитает господин Миллер за народ славенский, однако, что они происходили от роксолян, народа славенского /.../ что говорили языком славенским /.../ что Рурик с братьями был сродственник князям славенским /.../ весьма довольно доказать можно

Собственно сама научная полемика разгорелась позже. Пока же Ломоносов просто бичует историка за все огрехи, обнаруженные в диссертации. При этом Михаил Василич не лишает себя удовольствия нелестно высказаться о Миллере как об ученом историке в целом. И этого в документе - хоть отбавляй.

Так, например он пишет о штиле доклада:

Что до латинского штиля касается, то никому не бесчестнее так худо знать по латине, как историку, которому древних латинских историков необходимо читать должно, а следовательно и штилю их навыкнуть.

Нелестно отзывается так же о слабом знании русского языка:

И российский перевод, который он по большей части по своему переправлял, исполнен несносными погрешностями, которые ясно показывают, что он не такой великий знаток российского языка, чтобы он мог поправлять за природными россиянами

Негативно высказывается Михаил Васильевич о том, что доклад этот в целом беспорядочен, а посему и труден для понимания:

весь корпус диссертации сочинен без связи и порядку, а особливо она для многих дигрессий (отступлений, уклонений) весьма темна

При этом, Михаил Васильевич не забывает и о главной задаче комиссии - выяснить - соответствует ли доклад тому случаю, ради которого всё затевается. Как следует из рапорта - не соотвествует, потому что "вау-эффекта" в этом докладе нет:

В приступе и заключении диссертации /.../ нет никаких остроумных замыслов, которые бы на толь знатный случай годились и могли бы в слушателях возбудить удивление

Впрочем сам Миллер, напротив, полагал, что в его работе этого "вау-эффекта" навалом, но его, кажется не поняли. А если поняли, то не посчитали, что это именно тот эффект, который нужен. Ломоносов же, в заключительно части своего рапорта указывает:

Конец, на который сия диссертация сочинена, есть сей, чтобы всемилостивейшей государыне нашей принести первые плоды обновленныя от ея величества Академии, а притом чтобы оная приятна была российским слушателям и всякому читателю новостию и справедливостию своею полезна. Первое требует важности и великолепия, второе и третие живности, ясности и подлинности, старательно изысканной, которых качеств речь сия отнюд не имеет, но весьма недостойна, а российским слушателям и смешна, и досадительна, и, по моему мнению, отнюд не может быть так исправлена, чтобы она когда к публичному действию годилась

Иными словами, вердикт таков: мало того, что Миллер неправ с научной точки зрения (некогда объяснять - просто неправ и всё), так еще и работу он свою выполнил очень плохо - она трудна для понимания, неинтересна, а главное - прославлению России, Императрицы и Академии ни коим образом не способствует.

В печать не пускать! Во избежание.

И вот 27 сентября канцелярия издает указ, что диссертацию Миллера следует из оборота изъять и хранить её до особого распоряжения.

В общем, оказанное высокое доверие (исправиться после скандала с Делилем годовой давности) Миллер не оправдал. Хотя ведь мог же выбрать любую другую тему и не было бы никаких проблем, но нет.

Но Миллер с таким положением дел совершенно не согласен. 2 октября он пишет письмо Разумовскому (президенту Академии), в котором жалуется на то, что его уже одобренная и изданная работа снова оказалась под запретом. Он объяснял это тем, что присутствующие в комиссии персоны настроены лично к нему - Миллеру - весьма недружелюбно, а посему и отзывы написали все как один нелестные.

Поэтому требовал сатисфакции, справедливо отмечая, что подвергая критике его диссертацию, ему - Миллеру - не дали возможность защитить свою научную точку зрения. А это, знаете ли, чести ни Академии, ни профессорам не делает. Впрочем, Миллер не был бы Миллером, если бы изначально и главное - молча доработал бы свою диссертацию до состояния приемлемого подобострастия. Не был бы он Миллером и если бы смиренно принял решение комиссии, проглотив обиду, да закрыв глаза на уязвленное научное самолюбие.

Но, будучи немцем, он неизбежно чувствовал в себе некоторое превосходство продвинутой европейской школы над молодой российской. К сожалению, этого было не отнять. Так что, в силу изрядно распухшего ЧСВ, Миллер воспринял критику весьма болезненно. Немчура, одно слово!

И он решает биться за свой труд, как за дитя родное. Возбурлил Герхард настолько, что уже 9 октября президент приказывает в недельный срок организовать Чрезвычайное собрание с целью повторного изучения диссертации, выразив надежду, что может быть в ней еще можно успеть что-нибудь поправить к знаменательному событию. В недельный срок конечно не уложились, но 23 октября Чрезвычайное собрание академиков приступает таки к обсуждению. И обсуждение это продолжалось до 8 марта 1750 года, заняв 29 заседаний.

Разумеется, к торжественному мероприятию ничего сделать не успели. Изъятый тираж диссертации публике представлен, конечно же не был, а доклад перед императрицей так никто и не зачитал.

Миллер начал атаковать администрацию, дескать, ему не дали возможности свои взгляды отстоять. А между тем ему - Миллеру - есть чем ответить на критику. И раз уж критика касается научной стороны вопроса, то следовало бы его - Миллера - доводы выслушать.

23 октября 1749 года Чрезвычайное собрание, созванное по распоряжению президента Академии, приступает к обсуждению уже опубликованной, но пока что изъятой из обращения диссертации Миллера под названием "Происхождение имени и народа российского".

Как впоследствии напишет сам Ломоносов:

Сии собрания продолжались больше года. Каких же не было шумов, браней и почти драк! Миллер заелся со всеми профессорами, многих ругал и бесчестил словесно и письменно, на иных замахивался в собрании палкою и бил ею по столу конференцскому

В качестве главного научного оппонента Миллера выступил самолично Михайло Васильевич, который берет слово 24 октября 1749 года. Миллер тогда отвечал устно, о чем свидетельствует протокол заседания. И после первого же весьма эмоционального и бурного обсуждения выяснилось, что конструктивного диалога не получается. Возражений было очень много и 26 октября Миллер пишет Теплову:

Мне сообщают возражения, я на них отвечаю, вот и всё

Поскольку Миллер не мог быстро ответить на все поступающие вопросы, то как таковое обсуждение диссертации попросту остановилось. А с 31 октября Миллер и вообще перестал посещать Чрезвычайное собрание, ограничиваясь лишь письменными ответами. Он присылал их Крашенинникову, который вел протокол заседаний.

6 ноября Ломоносов подает в канцелярию "Возражения на диссертацию Миллера", которые мы рассмотрим чуть ниже. Впрочем, никто не забывал о первостепенной задаче - определить, можно ли зачитать этот доклад пред ясны очи Императрицы. И эту задачу решили весьма быстро - зачитывать нельзя и точка

29 ноября канцелярия постановила: Чрезвычайное собрание оставить и заниматься текущими делами. Поскольку принципальное мнение сложилось и решение по выступлению Миллера принято, то научный разбор диссертации оказался уже ныне не в скорости.

Получив "Возражения" Ломоносова в письменном виде, Миллер потребовал себе в помощь переводчика, чтобы перевести их на латынь. Он планировал дальнейшую публикацию этой полемики. Но поскольку проблема уже утратила острую политическую актуальность, Шумахер в данном требовании отказал, предложив Миллеру довольствоваться теми возможностями, что имеются в его распоряжении.

По этой причине Миллер отвечал дольше требуемого, отчего терпение руководства начало быстро сходить на нет. 8 января 1750 года Профессорскому собранию озвучили указ президента Академии, что надо бы уже довести обсуждение диссертации до конца, а возражения вместе с ответами следует незамедлительно послать в Канцелярию.

С 20 января по 6 марта 1750 года обсуждения начинаются вновь. Миллер зачитывает детальные ответы своим оппонентам вслух. В том числе и ответ на Возражения Ломоносова, который состоял из 70 пунктов. Причем, еще в самом начале стало понятно, что если заново позволить разгореться полемике, то обсуждение не закончится вообще никогда, поэтому Теплов предложил просто заслушать Миллера, не рассуждая при этом - чья и где правда.

Закончились заседания только 8 марта. А 21 июня 1750 года вновь собирается Чрезвычайное собрание, но только для того, чтобы каждый участник подал своё письменное мнение. Всего свою точку зрения озвучили 13 академиков и адъюнктов, в их числе и Ломоносов.

Так завершился Экзамен диссертации Миллера и его результаты были поданы в канцелярию Академии Наук. Изучив все поданные мнения, канцелярия издает указ об уничтожении диссертации Миллера, поскольку она предосудительная России. А кроме того:

от троих российских не опробована, да и от иностранных ни от кого и от профессора Тредиаковского за прямо основательную не признана

А сейчас предлагаю взглянуть на те возражения, которые озвучил Ломоносов. Именно эти возражения впоследствии легли в основу всей дальнейшей полемики

Ломоносов пишет свои "Возражения на диссертацию Миллера", в самом начале работы собрания, в период с 25 октября по 3 ноября, а 6 ноября они поступили в канцелярию. Вводная часть документа содержит следующие слова:

Следующие рассуждения предлагаю обстоятельнее для того, чтобы видны были причины, для которых помянутая диссертация и прежде сего мною не одобрена; и чтобы ясно показать, что я не по пристрастию и не взирая на лицо, но как верному сыну отечества надлежит, по присяжной должности поступаю. А чтобы все изобразить короче, для того, пропуская мелкие погрешности, только главные предлагаю

Далее текст содержит десять параграфов, в которых, собственно и изложены главные возражения Ломоносова. Подробно описывать все аргументы Ломоносова я здесь не стану, пройдусь лишь кратко. А тем, кто может заинтересоваться полным текстом "Возражений", рекомендую заглянуть сюда: Полный текст возражений Ломоносова на диссертацию Миллера

Отвергает господин Миллер мнение ученых людей, которые россиян и имя их производят от роксолан /.../ а причины сего отвержения полагает, что-де небольшое сходство имени россиян с именем роксолан и сходство места не довольны к тому, чтобы утвердить происхождение имени и народа российского от роксолан

Михаил Васильевич, ссылается на то, что происхождение слова русь от роксолан - это общепринятая версия,известная многим. Это утверждение Ломоносов подтверждает ссылкой на сочинения, которые издаются в Англии:

Общее описание всего света, которое ныне в Англии от целого собрания сочиняется

Но, хотя сходство имени и места роксолан с россиянами довольно быть казалось уже многим славным европейским авторам и целым ученым собраниям, в своих "Возражениях" Ломоносов, специально для Миллера, эти доказательства раскрывает подробно.

А первое, что требуется для дальнейшего рассуждения, это установить связь "россияне-роксолане". И это в тексте "Возражений успешно реализовано:

Литеру σ переменяют иногда аттики на ξ, то недивно, что из речения россолане сделалось у греков роξолане, а слово россолане не больше разнится от россиане, как только окончанием по разности языков

Утвердив такую связь, далее остается лишь перечислить упоминание роксолан у различных авторов, что и является доказательством именно той версии, которую Михаил Васильевич отстаивает. Собственно вся остальная часть этого параграфа и посвящена описанию различных взаимосвязей и перечислению свидетельств всевозможных авторов.

Полагает господин Миллер, что варяги, из которых был Рурик с братьями, не были колена и языка славенского /.../ но хочет доказать, что они были скандинавы, то есть шведы

Здесь Ломоносов разбирает аругменты Миллера по данному утверждению и излагает собственные, которые должны опровергнуть точку зрения оппонента. В этом параграфе встречаются источники различной степени достоверности. В частности, Михаил Васильевич ссылается на "Синопсис" (поздний польский пересказ русских летописей), упоминает и свидетельства Татищева, который к тому времени уже ввел в оборот текст из Иоакимовской летописи.

А критике подвергаются источники самого Миллера. По мнению Михаила Васильевича, в корне неверны отсылки Миллера к работам Байера, поскольку Байер тоже не прав. Здесь же предпринимается попытка разобраться с наименованиями днепровских порогов, которые в свидетельствах Константина Багрянородного перечислены "поименно" и по-русски и по-славянски.

Чухонцы-де шведов называют россалейна, то, услышав сие, новогородцы стали называть русью всех народов, от запада приходящих. Рурик с родом своим, услышав, что новогородцы их называют русью, назвались и сами русью, а после того и весь народ славенский назвался русью

Это утверждение Ломоносов верным не считает и обнаруживает целый ряд нестыковок, которые не преминул озвучить.

В своем докладе, который плнируется зачитывать перед весьма почтенной публикой, Миллер позволил себе следующее высказывание:

Прадеды ваши, почтеннейшие слушатели, от славных своих дел славянами назывались, которых от Дуная волохи выгнали

Здесь Ломоносов посчитал непотребным ставить рядом "слава" и "изгнание", поскольку это не соответствует моменту и подобное высказывание стоило бы сформулировать иначе.

Новогородский летописец весьма дерзновенно опровергается, так что господин автор князей и деяний славенских новогородских и упомяновения не удостоил

Здесь под Новгородским летописцем Ломоносов имеет в виду не саму Новгородскую летопись, а апокрифическое сказание, впервые введенное в научный оборот П. Н. Крекшиным. В этом сказании, в частности, встречается легенда о городе Словенске, который был предшественником Новгорода.

Однако Миллер этот источник в своей работе совершенно не упоминает, Ломоносов же считает, что обойти молчанием его нельзя. И ежели у Миллера имеются возражения по свидетельствам этого летописца, то стоило бы их озвучить.

В этом параграфе Ломоносов критикует Миллера за то, что тот подвергает сомнению данные летописи, где рассказывается легенда об основании Киева.

В своей диссертации Миллер выдвигает тезис, что Кий был не князем, а всего лишь перевозчиком на реке, откуда и пошло наименование Киев перевоз. А от этого уже и появилось название города. Ломоносов же считает, эту версию уничижительной и неприятной слушателю.

Такая догадка, которая довольного основания не имеет и с нашими летописьми не сходствует, а особливо что не в честь древнему российскому владетелю вымышлена, не думаю, чтобы была приятна российским слушателям и читателям

Этот параграф начинается словами:

От страницы 23 до 44 все должно было автору почти без остатку выкинуть

Здесь речь идет о скандинавских сагах за авторством Снорре Стурлсона и о работе Саксона Грамматика "Деяния данов". В своем докладе Миллер слишком сильно увлекается свидетельствами из этих работ, в чем, согласно Ломоносову, сам же и признается. Однако, свидетельства данных авторов Михаил Васильевич считает недостоверными, за что и критикует Миллера.

Ломоносов категорически не согласен с этой точкой зрения. И упрекает Миллера в том, что такая позиция не согласуется с летописью. Кроме того, по мнению химика, Миллер, в угоду собственным взглядам, намеренно отступает от им же выдвинутого принципа, что одно лишь сходство имени и места за доказательство приниматься не может.

Этот момент обойти вниманием никак нельзя. Поскольку Ломоносов сам родом из Холмогор, то попытка Миллера обнаружить происхождение названия этого места от скандинавского Хольмгард воспринимается весьма болезненно. Впрочем это скорее личное, хотя стоит признать, что Миллер здесь действительно перегнул.

Подводя итог, Ломоносов снова утверждает, что диссертация эта к публикации не годится. К докладу перед высокой аудиторией, разумеется тоже.

Здесь не упоминаю я того, что обстоятельно предложено мною было в прежнем моем о сей же диссертации рассуждении. А из сих вышеписанных следует, что оной диссертации отнюд поправить не можно так, чтобы льзя было ее публиковать в собрании академическом

И приводит три заключительных вывода:

1. мнение господина Миллера о происхождении россов от шведов, а имени их от чухонцев весьма неосновательно
2. В публичном действии не должно быть ничего такого, что бы российским слушателям было противно и могло бы в них произвести на Академию роптание и ненависть
3. Все ученые тому дивиться станут, что древность, которую приписывают российскому народу и имени все почти внешние писатели, опровергает такой человек, который живет в России и от ней великие благодеяния имеет

Собственно, это и послужило одной из причин, по которой Миллера таки не допустили до выступления. А дискуссия таким образом из плоскости сугубо политической стала уже начала приобретать черты научного спора. Вернее, эти эти черты существовали изначально, но здесь они проступили более явственно. Впрочем политического окраса данная проблема не утратила и по сей день.

В этой части своего повествования я коснусь лишь того момента, где Миллер опровергает версию с роксоланами, поскольку этот момент можно считать отправной точкой всех дальнейших построений Ломоносова. По поводу сопоставления россияне-роксолане, Миллер замечает, что само слово россиане появилось недавно, а посему таковое сопоставление доказательством служить не может. По его мнению:

древние называли свое племя русь, образуя отсюда прилагательное русский

То есть, слово россияне произошло от уже существующего в обиходе слова русь и не может восприниматься как производное напрямую от слова роксоланы. Кроме того, Миллер утверждает, что слово роксоланы - это составное слово от рокс+аланы. Аланы же - это основное племя, от которого откололись те, кого впоследствии росколанами и прозвали.

Так же Миллер отмечает молчание Ломоносова по поводу того, что:

если бы русские происходили от этого племени, то они, несомненно, получили бы название скорее от его главной части (от алан)

Далее Миллер указывает на то, что если бы русские происходили от роксолан, это означает, что сами роксоланы должны быть славянами. И следовательно, имя руссы славяне должны были получить до того, как пришли варяги. А между тем, в летописи указано, что имя русь пришло именно от варягов.

Кроме того, сама цепочка такого преобразования, по мнению Ломоносова, выглядела так: роксоланы-роксаны-россаны-россияне. На что Миллер, согласно протоколу устной дискуссии от 24-25 октября, заметил:

Критик (Ломоносов) дал ввести себя в обман /.../ говоря, что роксоланы обозначались также названием роксаны.

Суть здесь в том, что Ломоносов доверился сведениям книги "Семь диссертаций о происхождении русских", за авторством Христиана Шеттгена, где и показано первое звено той цепочки: роксоланы-роксаны. Миллер обращает внимание оппонента на то, что этот источник недостоверен, поскольку Шеттген такую связь устанаваливает от сочинения Страбона, где и встречается ошибочное упоминание роксаны вместо роксоланы. И Шеттген же поступил недобросовестно, исправив в своих трудах всех роксолан на роксан, согласно именно этой ошибке Страбона.

Не забыл Миллер упомянуть, что этот казус известен сведущим людям, к каковым, вероятно Ломоносова, не причисляет. Впрочем, Ломоносов учел это замечание, и в последующих своих возражениях название роксаны больше не употребляется.

Предлагаю взглянуть и на некоторые дургие цитаты из той замечательной дискуссии. Необходимо понимать, что большинство вопросов здесь взаимосвязаны и одно проистекает из другого. Тем не менее, считаю, что даже такой беглый взгляд на эту полемику должен быть весьма любопытным

Ломоносов: В древних летописях, и особенно у Нестора, везде ясно отмечается, о племенах, не употреблявших славянского языка, что они имеют свой собственный язык /.../ О варяжском же языке нигде не сообщается, чтобы он был совершенно отличным от славянского
Ответ Миллера: У Нестора /.../ мы читаем замечание о различии языка только относительно тех племен, которые платят дань Русскому государству. Среди них не было места для варягов; поэтому у первого летописца, согласно его же замыслу, не было никакой причины говорить о языке варягов

Ломоносов: Если бы варяги-руссы говорили на скандинавском языке, то, я думаю, до сих пор существовали бы в России не только деревни, но и целые города, в которых жители говорили бы на скандинавском языке
Ответ Миллера: Если бы варяги, происшедшие от скандинавов, населяли в России целые города и села, а не были бы - о чем мы должны заключать как о бесспорном факте - рассеяны и перемешаны со славянами в их городах, то это возражение имело бы некоторую силу

Ломоносов: Чтобы кому-нибудь не показалось, что я с варягами-руссами далеко отошел от древнего племени роксоланов, я доказываю тожество того и другого следующими доводами. Варягами назывались племена, владевшие побережьем Варяжского моря, поэтому руссы, или русь /.../ также приняли название варягов. Они населяли не только побережье, но и большую полосу земли к югу и востоку, где они назывались просто руссами или россами
Ответ Миллера: Если нельзя доказать, ни что роксоланы переселились к Балтийскому морю, ни что варяги-руссы жили в Пруссии, то легко понять тщету всего того, что противник строит на вышеуказанных гипотезах относительно, так сказать, тожества роксоланов и варягов.

Ломоносов: Новгородская летопись свидетельствует, что часть славян, вследствие тесноты их страны у Дуная, переселилась к Днепру, озеру Ильменю /.../ то также хорошо согласуется с истиной. Ведь и ныне у Дуная живет много славян, как сербы, болгары и другие
Ответ Миллера: Неверно, что в Новгородской летописи написано так, как хочет Ломоносов
Эта поистине великолепная дискуссия, однозначно требующая более широкого освещения. Но, в силу того, что невозможно уместить все подробности этой полемики в рамки одной публикации, очень рекомендую ознакомиться с Замечаниями Ломоносова на ответы Миллера. Там во всей красе представлены и доводы Миллера и то, что имел сказать по их поводу Ломоносов.

Это и есть первая баталия между норманнизмом и антинорманизмом.

А эхо тех событий мы до сих пор слышим в различных работах, посвященных данной проблеме. И как можем увидеть, многие аргументы "за" и "против" звучали еще в XVIII веке.

Спор между Миллером и Ломоносовым продолжался и далее. После смерти Михаила Васильевича, когда был опубликован его труд по истории России, Миллер не преминул высказаться о нем, но это уже другая история.

Вопреки расхожему мнению о победном шествии норманнизма в русской истории, всё рассказанное выше явно свидетельствует нам о том, что при первом её рассмотрении эта теория была таки отвергнута. И не важно по каким соображениям.

В своем рапорте от 21 июня 1750 года Ломоносов пишет:

На сие я репортую /.../ что оной диссертации никоим образом в свет выпустить не надлежит. Ибо кроме того, что вся она основана на вымысле
многие /.../ мнения и нескладные затеи Академии бесславие сделать могут

...Миллер полагает поселение славян на Днепре и в Новегороде после времен апостольских; а церковь российская повсягодно воспоминает о приходе святого апостола Андрея Первозванного на Днепр и в Новгород к славянам, где и крест от него поставлен и ныне высочайшим ея величества указом строится на оном месте каменная церковь.

Из сего мнения не воспоследовала бы некоторая критика на премудрое учреждение Петра Великого о кавалерском ордене святого апостола Андрея.

Происхождение первых великих князей российских от безъимянных скандинавов /.../ предпочитание им своих неосновательных догадок и готических басней

...наконец частые над россиянами победы скандинавов с досадительными изображениями не токмо в такой речи быть недостойны, которую господину Миллеру для чести России и Академии и для побуждения российского народа на любовь к наукам сочинить было велено, но и всей России перед другими государствами предосудительны, а российским слушателям досадны и весьма несносны быть должны

Как видим, главным калибром данного рапорта выступает описание того ущерба, который Миллер своей работой наносит национальной гордости русского человека, за что Ломоносова, как патриота, разумеется упрекать невозможно. И именно к такому взгляду на всю диссертацию призывает Михаил Васильевич.

Однако если отбросить патриотическую составляющую проблемы, то становится видно, что и Миллеру и его оппонентам, известны по большому счету одни и те же источники, которые они либо по-разному трактуют, либо в разной мере признают достоверными и надежными. Не более и не менее.

Я считаю, что при если уж и браться за рассмотрение этой проблемы, то необходимо все же сохранять нейтралитет, не отклоняться на самом старте в сторону той или иной точки зрения. Поскольку изначально предвзятое отношение влияет и на выбор источника и на само восприятие информации. А это не всегда позволяет критике достучаться до рассудка.
Впрочем я и сам грешен, так как подвержен точно такому же влиянию, хотя и стараюсь этого избегать по мере сил (и не всегда успешно). И да, на такущий момент норманнская теория для меня выглядит более убедительной, но сейчас я не стану утверждать, что она - истина в последней инстанции. Посмотрим )))

Но на эту тему поговорим как-нибудь в другой раз. Здесь же я постарался просто раскрыть причины взаимной неприязни этих двух ученых и взглянуть на проблему с точки зрения происходящих в ту эпоху событий. Ну и конечно же осветить суть того спора. Надеюсь у меня получилось.