Один варяг1 на востоке в Гардах купил себе молодого раба2. И был [тот] немым [и] не мог говорить. Однако был разумным и искусным во многих вещах. И не знал ни один человек, какого он рода, потому что он не мог сказать этого, даже если его об этом спрашивали.
Все же многие люди говорили, что он, должно быть, норвежец, потому что он изготовлял оружие, как они, и украшал [его], как делали одни варяги3. И вот этот несчастный человек со своим слабым здоровьем повидал многих господ. И как постоянно может случиться, все привело к тому, что некий купец освободил его. И дал ему свободу по причине мягкосердечия. Тогда отправился он по своей воле и прибыл в тот город, который зовется Хольмгард. И дала ему приют одна хорошая женщина. И прожил он там много дней. А эта хорошая женщина всегда посещала все богослужения, [обращенные к] конунгу Олаву. И почитала она этого великого и милосердного конунга с великой любовью и верой. И вот однажды ночью, когда она заснула, явился ей Олав Святой и так сказал ей, что тот юноша должен последовать за
ней на следующий день к заутрене. Она сделала так, как он повелел, привела его с собой на службу в церковь4. И как только он пришел в церковь, стало его клонить ко сну, и лег он, и заснул, пока священники служили службу. Вслед за тем увидел он того самого человека во сне, и подошел [тот] к нему в той же самой одежде и в том же обличьи, в котором являлся прошлой ночью той женщине. И дал ему речь и исцеление своей милостью и милосердием всемогущего Бога при помощи святого конунга Олава.
(Перевод Т. Н. Джаксон)
1 Существует мнение, что термин «варяг» (Væringi) выступал в древнескандинавских источниках только в качестве обозначения скандинавов, служивших в Византии, а к «русским» варягам не применялся (Cleasby, Gudbrand Vigfusson 1957. P. 720). Здесь, однако, «варягом» назван хозяин немого юноши, живущий «в Гардах» / «в Русции» (на Руси). Вероятнее всего, как и «варяг» древнерусских источников, слово выступает здесь обозначением скандинава. Собственно говоря, здесь содержится отождествление варягов (Væringi) и норвежцев (Norrænn).
2 Сделанные на основании текста жития выводы о характере рабства в Древней Руси в XI–XII вв. подверглись справедливой критике С. А. Аннинского (1940. С. 157), подчеркнувшего, что этот «единичный случай, при любом понимании, ни о чем не может “свидетельствовать”, когда речь идет о целой эпохе».
3 Это известие находится в полном соответствии с данными археологии, поскольку материалы, обнаруженные в Ладоге, на Городище под Новгородом и в Гнездове, включают в себя, среди прочего, «находки вещей, которые могли быть изготовлены на нашей территории, но скандинавскими ремесленниками или местными мастерами, находившимися под сильным влиянием скандинавского ремесла» (Клейн, Лебедев, Назаренко 1970. С. 238).
4 Здесь содержится указание на существование в Новгороде церкви св. Олава. Е. А. Мельникова (1996) не без основания полагает, что выдвижение церкви в качестве посредника при совершении чуда указывает на «храмовый» характер этих рассказов и дает возможность предположить, что они возникли в кругу клира или прихожан церкви св. Олава в Новгороде.